Было это в Москве на ВДНХ в семидесятых годах. Наша группа слушателей педагогического факультета во главе с известным профессором осматривала всё лучшее, что дали стране её союзные республики для животноводства. Мы поражались гиссарскими баранами за двести кило весом, удивлялись коровам, дающим реки молока, и восхищались огромными, как бегемоты, хряками. Наконец, мы вышли из павильона на улицу. Над Москвой нависала гроза.
Внимание всех привлёк павильон «Охота», на котором висел транспарант, извещавший, что там проходит выставка охотничьих трофеев. Профессор, сам заядлый охотник, повлёк всех туда. Кроме нас, в павильоне никого не оказалось. День был будний, и одиноко скучающий экскурсовод, узнав профессора, охотно повёл нас по выставке. Экспозиция была великолепна. Оказывается, её экспонаты только что вернулись со всемирной выставки и привезли кучу медалей разного достоинства. Все с интересом знакомились с богатыми трофеями охотников необъятной страны. Тут было на что посмотреть. Когда дошли до стенда трофеев охотников средней полосы России, внимание всех привлекла громадная шкура бурого медведя. Гид сказал, что она получила очередную золотую медаль. Профессор добавил, что это шкура медведя-муравейника, которые очень редко достигают таких размеров. Я, в свою очередь, заявил, что мне пришлось однажды участвовать в охоте, где был добыт медведь подобной величины. Профессор, зная, что я охотник, попросил рассказать подробнее, как это было. Скептический взгляд экскурсовода подхлестнул мои воспоминания, и в памяти стали оживать яркие эпизоды той охоты из моего отрочества.
Я начал с того, что раньше на моей родине, в Кировской области, наш район считали промысловым и ружейную охоту разрешали с четырнадцати лет.

Шёл 1962 год, мне исполнилось четырнадцать лет, и, получив свой первый охотничий билет, я начал добывать пушнину с двумя лайками и «ижевкой» 32 калибра. В ствол ружья едва влезал мизинец. Охота была такой успешной, что вскоре я перещеголял своего отца. Его часто отзывали в райцентр на работу в лесничество, и охотился он от случая к случаю. Я же мог «белковать» почти каждый день. Даже в короткие зимние дни после уроков в школе умудрялся успеть на вечернюю жировку белки. Благо, что лес начинался прямо от нашего огорода. С осени бывало, что на берёзу у бани присаживались стайки тетеревов, а летом по огородному тыну носились рыжие белки. С него они перескакивали на деревья, стоящие вдоль улицы, и шустрили так, что до хрипа залаивались деревенские собаки. Но как только белки начинали седеть, они уносили свой ценный мех в лесные кормные места.
В тот год чернотроп закончился раньше обычного. После обильного ноябрьского снегопада пришлось становиться на лыжи. Почти каждый день я бороздил окрестные леса. Долгими зимними вечерами возился со снятием шкурок и их обработкой. Электричество в деревне только начинали проводить. Против каждого дома уже поставили столбы, но проводов на них ещё не было. Всё происходило в свете керосиновых ламп. А ещё надо было учить уроки. Очень скоро я стал тонким и звонким, а лицо стало цвета красного кирпича. Но зато по периметру избы под потолком торчали гвозди, на которых подсыхали шкурки белок, а иногда и куниц. В доме стоял специфический запах пушнины.
В одно из воскресений, когда я уходил в лес, мама наказала мне проведать стариков, одиноко проживающих в соседней деревне, которая находилась от нас километрах в двух. Было в ней шесть домов, но все жители покинули их и уехали. Только в крайнем от леса доме коротала свой век супружеская чета стариков, упорно не желающая покидать родные места. Деду было далеко за семьдесят, но был он довольно крепок. В последние годы ноги его стали подводить, но дед не сдавался. Каждую субботу он ходил в село за нехитрыми продуктами и «чекушкой» для «после баньки». На обратном пути, шагая медленно и с трудом, он всегда делал привал у нас. Его потчевали чаем из тульского самовара и знаменитыми мамиными пирогами из печки, занимавшей солидную часть избы. Но вот уже вторую неделю дед не появлялся. Я охотно согласился проведать стариков, благо, что вокруг деревни стояли ещё не тронутые мною елово-сосновые леса. Свернув с накатанной лыжни, я целиной вышел к деревне. Она стояла в низинке, прижатая полями к лесу. В крайней избе, где жили старики, топилась печь. Из трубы шёл дым. Я скатился к дому. Дверь в избу оказалась заперта изнутри. На мой стук её открыла бабка и, пропуская меня, спешно заперла её на засов. Оставив ружьецо в сенях, я вошёл в избу. Тут мне была поведана история, от которой я оторопел. Оказывается, ещё в среду прошлой недели поутру понесла бабка пойло с пареными отрубями годовалому телёнку. Надо сказать, что это была единственная скотина в их хозяйстве. Правда, был ещё жирный кот, который за отсутствием кошек бастовал ловить мышей и редко слазил с печки. Подойдя с керосиновым фонарём к хлеву, бабка увидела на снегу отпечатки огромных медвежьих лап. За свою жизнь коренная жительница вятских лесов их повидала немало. Но эти следы привели её в изумление. Медведь зимой – значит, шатун! Поставив ведро, бабка подняла фонарь и обомлела. В проёме калитки, что вела в огород, стоял медведь. Своей тушей он занимал весь её проём. В глазах зверя отражался огонь. Пятясь и заслоняясь фонарём, бабка взошла на крыльцо, вскочила в сени и заперла дверь на засов.
Несчастные старики более всего обеспокоились судьбой телка. Что стоило такому громиле высадить хлевную дверь, а они так надеялись одарить своих городских детей и внуков. Но, видать, плакала телятинка. Кое-как дождались, пока рассветает. Из окна увидели, что дверь в хлеву пока цела. После серьёзной подготовки супруги пошли на вылазку. На божницу была приколота прощальная записка, извещавшая людей, почему и от кого они погибли.
Впереди, опираясь на пешню, шёл дед с топором. Позади шла бабка, ведя шумовую атаку с помощью цинкового таза и толкушки. Расследование показало, что супостат опрокинул ведро и сожрал отруби вместе со снегом. Звериная тропа вела к баньке на краю огорода. Дверь в предбанник была открыта. Возможно, медведь был там. Дед закрыл огородную калитку и стоял на страже, пока бабка обхаживала оголодавшего телёнка. Бычок, привыкший к железному распорядку, был удивлён двойной порцией отрубей. Потом на стрёме стояла бабка, а дед основательно укреплял хлевную дверь и запор у калитки. Далее их жизнь потекла в осадном положении. Пара вёдер благоухающих летним полем отрубей вываливалась за огородную калитку, как дань медведю. Шумовую атаку отменили, и бабка поменяла тазик на вилы. Всех устроил такой нейтралитет. Старики имели доступ к хлеву, а медведь не пытался проникнуть за ограду. Похоже, он жил в предбаннике припеваючи.
Поражённый их рассказом, я вспомнил про собак. Вышел с ружьём на крыльцо и увидел, что они меня ждут. Ветер в сторону бани не позволил им почуять зверя. Заманив собак в сени, я запер дверь. Начался «Совет в Филях». Дед потребовал отдать ему ружьё. Его не остановило даже то, что у меня были только дробовые заряды. Он затеял из дроби выплавить пулю и показать агрессору «кузькину мать». Кое-как мы с бабкой отговорили его. Наконец, решение было принято: я бесшумно исчезаю и наутро привожу охотников, а задача стариков — усыплять бдительность медведя отрубями. Благословлённый бабкой, я летел домой, как олимпийский чемпион. Изумлённые собаки едва за мной поспевали. Хорошо, что отец уже вернулся с работы.

К вечеру в нашем доме собрались охотники. Они пили чай за самоваром и слушали мой рассказ. Их интересовало, почему этот медведь не залёг на зиму и откуда он взялся. И тут вспомнили про историю лесорубов из заречного села, и всё стало ясно.
Дело было на том берегу Великой. Бригада лесорубов обрушила очередную сосну на кучу буреломного валежника. Вдруг оттуда вылез громадный огорчённый медведь. Он шутить не собирался, и все спасались, как могли. Потом люди осмелели и с помощью заведённых бензопил и трелёвочного трактора прогнали хозяина леса от его берлоги. Наутро трое заречных охотников пошли тропить зверя. Им повезло. Они удачно вышли на след и пустили по нему собак. Но медведь спас свою шкуру подлым манёвром. Он спустился к реке, проледоколил лёд и оказался на нашем берегу. Лёд не держал людей, и вскоре собаки сконфуженно вернулись. Охотники пошли вверх по реке к мосту, который был оставлен для вывозки сена и леса. Стемнело. Решили они заночевать, а с утра снова тропить зверя. Ночевали у нас дома. Спали на полатях. Их кобель подрался с нашим Гранатом. Утром оказалось, что снегу за ночь наметелило выше колен, и охотники, чертыхаясь, ушли восвояси.
Все сошлись во мнении, что это тот самый медведь. А что берлогу не имеет, так это бабка с дедом виноваты: погода безморозная, пищу ему под нос приносят. Так можно и в предбаннике зимовать.
Отцу не хотелось убивать зверя. Если медведь не истощал, то заляжет в берлогу. Надо только отвадить его от дармоедства. К тому же охота на берлогах ещё не открыта. Но если он истощён, то станет шатуном, а шатуны вне закона. Тогда придётся его убить. На том и порешили.
Наутро бригада тронулась на медведя. Впереди шёл отец, за ним наш сосед, вслед за ним школьный учитель физкультуры и, наконец, я со сворой собак позади. Собаки неоднократно пытались нас обогнать, но снег был глубок и зыбок, и они, нахлебавшись его, возвращались на лыжню. Неожиданно позади раздался крик. Все остановились. Догонял человек в медицинском халате поверх ватника. Все узнали нашего доктора, главного врача больницы, хирурга, поражённого охотой. Вот подарочек! Как он узнал о вылазке – история умалчивает. Делать нечего, пришлось его принять, и он пошёл впереди меня, то и дело снимая и протирая полой халата очки. Свалился, как снег на голову. Мы осторожно двигались по моей вчерашней лыжне. Я разглядывал ружьё на спине доктора. Об этом ружье ходила легенда. Не потому, что из него было много убито, а потому что много за него было заплачено. Это было единственное автоматическое ружьё на всю округу. Это был «Браунинг», и стоил он, якобы, столько, сколько стоят две хорошие дойные коровы.
Я вспомнил, как прошлой зимой стал очевидцем «чудес» этого ружья. В районе Красной горы часто каталась выдра. На это было забавно посмотреть, но в то утро она из реки не вылезла. Я хотел было идти, но увидел зайца, не спеша ковылявшего по рыбацкой тропе посреди реки. Неожиданно грохнул выстрел, и перед заячьим носом взметнуло снег. Ошалев, он дёрнул по целине к противоположному берегу. Вслед ему грянуло ещё три выстрела, но заяц благополучно юркнул в заросли ивняка. Вскоре на гору поднялся доктор и, увидав меня, очень сконфузился.
Пока я это вспоминал, мы вышли к опушке леса. Отец распорядился, чтобы сосед и физрук обошли баню от леса. Сам он зайдёт с поля, а нам с доктором ждать тут и начинать двигаться только тогда, когда они подойдут к бане. Собаки пошли вслед за хозяевами. Мы остались с доктором одни. Но не успели они окружить баню, как из неё вымахнул матёрый медведище и, разметая снег, помчался вдоль деревенской улицы. Собаки, увязая в снегу, бросились вслед. Когда все собрались вместе, мне было приказано зайти к старикам и успокоить их. Я быстро сообщил им и бросился догонять остальных. Мы пересекли закочкаренное болото и пошли вниз по ручью, уходящему в леса. Вдруг гон остановился. Мы вышли к краю луговины и увидели, что под выворотнем ели сидит огромный медведь, а перед ним беснуются наши собаки. Медведь был в отличной форме, и это спасало его жизнь. Но тут произошло неожиданное.
Все упустили из виду, что доктор не был посвящён в наш план – прогнать зверя подальше в лес. Он, нарушая правила охоты, самовольно, без команды старшего, открыл огонь. Он лепил пулю за пулей, и одна из них зацепила медведя в шею. Зверина рявкнул и встал на дыбы. И тогда, по команде отца, мы грянули залпом. Медведь рухнул, как подкошенный. Подошли к туше поверженного великана. Снег оплывал вокруг него яркой кровью. Собаки, дыбя загривки, не решались к нему приблизиться. Отчитав доктора за самодеятельность, решили вывозить добычу на лошади. В школе была конюшня, и мне поручили приехать сюда на санях. Я помчался в село.
Самой сильной лошадью в школе был флегматичный мерин по кличке Буян. Он охотно дал себя запрячь и рысью покатил меня. Бедняга не подозревал, что ждёт его впереди. По просеке мы подобрались к самой луговине. Тут нас встретил отец с докторским халатом в руках. Отец замотал голову мерина халатом и заехал к медведю по ветру. Сани накренили и с трудом завалили в них мохнатую тушу. Я уселся на широкую медвежью башку и только успел взять в руки вожжи, как халат сполз с морды мерина. И тут началось!
Буян вымахнул на просеку и понёс так, что мелькали деревья. Я невольно вспомнил стихи про генерала Топтыгина. Но деревня приближалась. Намотал вожжи на рукавицу и рванул удила. Буян свернул голову и закосил кровавым глазом назад. Оглобля врезалась в столб. Сани завалились набок, и мы с медведем выкатились аккурат против нашего дома. Пока мерин ошалело соображал, что произошло, я уже сидел в санях и контролировал ситуацию. Поставив бедолагу в конюшню и наказав конюху, чтобы не вздумал его поить, я поплёлся в деревню. Настроение было странное. С одной стороны, я должен был быть доволен. Впервые на медвежьей охоте, и такая удача! Но с другой стороны, мы ведь не собирались зверя убивать. Чёртов доктор всё нарушил. Да и сам я мог пострелять в сторону баньки и с собаками спровадить медведя подобру-поздорову искать берлогу.
Дома, основательно пообедав, я пошёл смотреть, как свежуют медведя. К матице в высокой ограде соседа он был притянут за передние лапы, задние касались когтями пола. Дольше всего возились с этими когтями. Нужно было перекусывать сухожилия кусачками.
На другой день медвежью тушу разрубили на куски и разделили на пять куч. Когда мы с отцом объёдинили свои доли, то получилась целая гора мяса. Доктор настаивал, чтобы шкура тоже была отдана нам. Во-первых, нас двое, а во-вторых, медведя-то я обнаружил. Но отец настоял на жеребьёвке. Из листа тетради были скатаны пять трубочек. В одной из них был нарисован крестик. Отец бросил жеребья в шапку, потряс ею и протянул доктору. Тот вытащил, развернул и показал. На бумажке стояла метка. Стали его поздравлять, но он чувствовал себя неловко. Наверное, потому, что так и не нашёл ни одной своей пули в туше медведя, а наши все попали в убойные места, особенно моя, самая мелкая, которая, пробив сердце, застряла в спинном мозге. Тогда доктор решительно перетащил здоровенный кусок медвежатины к нашей куче. Но отец заявил, что этот кусок нужно доставить старикам в деревню, как компенсацию за отруби, которые у них слопал медведь. Все согласились.
Позднее я узнал, что выделать шкуру никто из местных специалистов не взялся. И тогда доктор обменял её на породистых щенков у очень известного городского охотника.
Когда я закончил свой рассказ, наш экскурсовод уже не смотрел на меня скептически. Он попросил повторить время и место добычи медведя и назвать фамилию охотника, который получил шкуру за своих щенков. Когда я выполнил его просьбу, он, наклонясь, торжественно прочёл надпись на табличке. Всё совпало. Я не мог поверить и, чтобы отмести всякое сомнение, попросил его посмотреть, нет ли следов от пули в области шеи. Эта пуля прошла навылет. Гид принёс стремянку, влез и, отцепив верх шкуры от стены, показал нам её внутреннюю сторону. Мы увидели два пулевых отверстия, аккуратно заштопанных умелыми руками таксидермиста.
Пошли к метро, обходя свежие лужи. Мыслями я был далеко от этого места. На эскалаторе осознал, что на табличке под шкурой медведя могла бы стоять моя фамилия.

Владимир Корчёмкин